Контакты
/812/ 377-13-84 8 /921/ 644-88-02 Наталья Анатольевна /руководитель питомника, ветеринарный врач, клейматор/
8 /905/ 215-42-80
Татьяна Сергеевна /ветеринарный врач/ bullika@mail.ru
|
Люди бультерьеры часть 15-16
|
| 2007-08-02, 12:32 PM |
XV. В бездну
Криса положили на заднее сидение игнатьевского сааба.
- Все вопросы потом! Мы едем с ней вдвоем! - рявкнул он на обступивших было его подобострастных служек и подчиненных.
Игнатьев тяжело плюхнулся на сидение, хлопнул дверцей, резко отпустил сцепление. Машина дернулась, рванула вперед, разбрызгав грязь и окатив ею отскочивших мужчин.
Всю дорогу мы молчали. Я со страхом, почти неотрывно смотрела на Криса. Он был неподвижен, и я не слышала его дыхания. Я все время трогала его рукой, каждый раз ожидая, что коснусь сейчас охладевающей, каменеющей плоти. И тогда я спрашивала с удивленным отчаянием:
- Олег, что с ним?! Он выживет?
Игнатьев молчал. Лишь раз буркнул в ответ:
- Выживет. Ты только не дергайся.
И лишь когда мы тормозили у ветеринарки, Игнатьев мрачно вздохнул:
- Черт, я был не прав. Надо было отпустить его с тобой.
- Что мне теперь твоя неправота?! - плакала я.
Эта ветеринарка в самом центре города была прекрасно мне знакома. Мы десятки раз бывали тут с Крисом. Ведь почти у любой собаки всегда множество проблем: то прививки нужно вовремя сделать, то спасать от энтерита или чумки, то лечить воспаление уха, то перевязывать глубоко порезанную лапу...
Здесь всегда было много народа, и ожидание в очереди в одной компании с кошками, визгливыми собачонками или даже хомяками было для нас с Крисом тяжким испытанием. Еще бы! Ведь справиться с таким обилием соблазна ему было очень трудно.
И теперь сидела очередь. Только вот Крису было уже не до кошек.
Игнатьев легко подхватил его в охапку, не придавая никакого значения тому, что его куртка может запачкаться кровью. И очередь, обычно дотошно-сварливая, ревниво берегущая порядок, безмолвно расступилась при виде большого, грозно нахмуренного человека с окровавленным бультерьером на руках.
Я хорошо помнила и этого врача - худощавого и симпатичного. В тот момент, когда Игнатьев, толкнув ногой дверь, вошел в кабинет, он как раз ставил клизму крошечной, истошно голосящей собачонке. И доктор, и хозяйка собачки испуганно обернулись.
- Рустик, вот пациента тебе принес. Спасай! - тяжело дыша сказал Игнатьев.
- Привет, Олег Иваныч! Опять с боев? - улыбнулся Рустик и, встретившись глазами со мной, улыбнулся и мне тоже. Мы узнали друг друга.
- С боев, е-мое... Вот, ее собака, этой милой девушки. Этот пес должен жить, Рустик, слышь?
- Рустем, пожалуйста, сделайте что-нибудь! - взмолилась я.
- Неси его, Олег Иваныч, в операционную! - сказал Рустик и аккуратно вытащил клизму из пучеглазой собачонки. И снова улыбнулся мне:
- Да не волнуйтесь, все будет хорошо! Это обычное дело. Надеюсь, что вы не опоздали.
Распластанный на железном столе под яркой лампой, Крис казался маленьким и беззащитным. Я вытирала слезы, которые все лились и лились из глаз. Медсестра принесла капельницу, и они с Рустемом склонились над Крисом. Этого я уже вынести не могла.
- Я в коридоре подожду...
Обессиленная, я присела на жесткую скамейку. Вдруг страшная дремота навалилась на меня. Мне хотелось одного - забыться и уснуть. Я прислонилась к холодной стене, закрыла глаза. Игнатьев вышел за мной следом, сел рядом.
- Ну что же ты, Янка. Мучаешься. Прислонись ко мне, поспи хоть немного, - тихо сказал он и чуть приобнял меня.
В его голосе было столько необычной, непонятной нежности! Не открывая глаз, я послушно положила голову на его плечо. И стало вдруг мне так уютно, так тепло, так сладко. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой маленькой, такой хрупкой и такой защищенной от всех напастей и бед. Я засыпала, и мне казалось, что я лежу в теплой и мягкой берлоге, а вокруг воет и беснуется пурга...
Он долго смотрел на ее бледное усталое лицо, на тяжелые выпуклые веки с темными ресницами, на чуть потрескавшиеся как у девочки-подростка губы и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Он думал с радостным удивлением, что она совсем непохожа на тех женщин, с которыми он общался всю свою жизнь. Она непохожа ни на его капризную и ревнивую жену, ни на его взбалмошных, холеных, самовлюбленных подружек, которые тратили его деньги с кокетливой легкостью. И с такой же легкостью отдавались ему. Ему и в голову не приходило, что бывает и по-другому. В Театре Новой Моды, где он часто бывал, куда частенько подкидывал деньги, он мог выбрать себе любую девочку. Самую шикарную, самую длинноногую. Ему не отказывал никто. Они, эти его девочки, все были похожи. Не только красотой. Они все любили красивые шмотки, хорошие гостиницы и рестораны, шубки и манто, спортивные машины и поездки на Канары или в Египет. Его дело мало интересовало их. Равно как и политика. В их милых пустых головках гулял ветер. И в какой-то момент все это стало его утомлять. Ему становилось все скучнее и скучнее. Уж лучше работать. Хоть смысл какой-то есть. Последняя его подружка Лиза, фотомоделька из рекламного агентства, уже начала обижаться на него. Дулась она до тех пор, пока он не подарил ей песцовый полушубок...
Больше всего ему хотелось сейчас погладить рыжие пушистые волосы Яны... Но он не решился.
Из операционной вышел Рустем, устало вытирая руки чистым полотенцем. Я тут же проснулась и сразу отшатнулась от Игнатьева.
- Мы поставили ему капельницу. Я сделал все, что мог. Он сильный парень, он должен выжить. Этот час все решит.
Я взглянула на окно, за которым сгущались сумерки.
- Мне позвонить надо... Где у вас тут можно позвонить?
- Да вы пройдите в мой кабинет, Олег Иваныч! Не сидеть же вам в коридоре! Пошли!
- Может, я отвезу тебя домой? - спросил Игнатьев.
- Нет, я не оставлю Криса. Мы вместе поедем. Если он выживет...
Позвонив домой, я наткнулась лишь на встревоженную маму, которая пришла посидеть с сыном. Фарит снова неожиданно сорвался в командировку.
- А знаешь, мне жрать хочется! - весело сказал Игнатьев, - Я сбегаю в маркет, принесу чего... Ты не против?
- Не против, - улыбнулась я устало.
И вот мы сидели друг напротив друга за обшарпанным столом, на который были щедро навалены деликатесы, которые при всем желании мы вдвоем никогда бы не одолели. После стакана белого французского вина я успокоилась. Я почувствовала вдруг, что Крис обязательно выживет, что он просто не может умереть. И вновь вернулось ко мне то ощущение полной защищенности, которое я испытала, прислонившись к плечу Игнатьева. Мне не хотелось отрывать взгляда от его серо-синих глаз. Мне не хотелось больше внутренне противиться ясной и простой мысли. А мысль была одна-единственная, она бродила по моему телу, как затаенная молния: "Я хочу тебя! Если бы ты только знал, как я хочу тебя..."
- Ты любишь деньги, Олег? Зачем тебе все это? Власть, богатство... Мне просто интересно, - спросила я, чтобы хоть как-то приглушить свою навязчивую мысль.
Он вздохнул и улыбнулся:
- Ты не поверишь, я их ненавижу. Весь наш мир устроен только им в угоду. Мы все несвободны, мы рабы этих денег.
- Какая же я раба, если этих денег у меня нет?! А вся эта нищая страна!
- Нищета - это такое же рабство, та же зависимость от денег. А я... Я просто очень люблю эту страну и этот народ. Я знаю, что нужно сделать, чтобы страна снова зажила, закипела, чтобы у людей была работа, было какое-то будущее. Вот и полез в это дерьмо - в политику.
- Не верю я ни одному политику! - усмехнулась я, - Все вы печетесь о благе народа, но никак не можете обойти свой карман!
Игнатьев рассмеялся:
- Неужели ты думаешь, я лезу в политику, чтобы положить в карман?! Глупая девочка! Мой карман давно полон. С таким карманом я давно мог бы уехать куда угодно. Но я не хочу, понимаешь?! Это моя страна, мой дом, мой народ. Я вот недавно алмазные копи скупил, в Якутии. Думаешь, мне не хватит? Но деньги... они не имеют никакого смысла. Я пытаюсь что-то сделать, чтобы хотя бы частично освободиться от рабства. Я свободным хочу быть. Знаешь, почему я люблю этих собак вот, зверей этих?
- Почему?
- Да потому что они по-настоящему свободны! Они не знают власти денег. Не знают подлости, корысти, ненависти.
Игнатьев подлил мне вина. Своего стакана он даже не пригубил.
- А есть у тебя враги, Олег? - спросила я.
- Меня куча людей окружает. Шизофреники, старики, верующие, инвалиды, бывшие зэки... Журналюги крутятся, ученые разные, промышленники. Шестерки, подпевалы, бесчисленные партнеры. А положиться не на кого. Верить некому. Всем нужны мои деньги. Оторвать - всеми правдами и неправдами. Подлости и алчности я повидал достаточно. А враги? Есть враги. Пять лет назад меня посадили. Три мои фирмы пустили по миру, разграбили... Я вышел, я доказал свою невиновность. Но я не стал им мстить. Я никогда не мщу своим врагам. У меня правило такое. И знаешь - кара всегда находит их сама. А у тебя, Янка, есть враги?
Я задумалась, пристально глядя на стакан с прозрачным вином.
- Не знаю... Но разве те, кто украл Криса, не враги мне? Есть еще один враг. Он сторож у нас на даче.
- Сторож? - удивился Игнатьев, - Какой же это враг?!
- У него есть кличка - Дюшес. Мы ненавидим друг друга. Я уж не помню даже, почему. Но он мой враг. Я знаю, это плохо, но я желаю ему только зла...
- Если бы я желал зла всем тем, кто сделал зло мне! Если бы я мстил им... - Игнатьев присвистнул, - Ей-богу, жизни бы не хватило!
- Но разве не нужно бороться со злом? Что же, прощать всех мерзавцев?!
- А я борюсь. Только не их методами.
- Что-то ты не похож на Дон-Кихота! - усмехнулась я.
- Я ни на кого не похож. Только на себя самого.
- Неужели ты не боишься, что тебя убьют? Ты ходишь без телохранителей? Кругом убивают бизнесменов и политиков. Каждый день...
- Никаким телохранителем не спасешься, если тебе суждено умереть от пули киллера. Вот потому у меня их и нет. А еще мне кажется, у меня есть ангел-хранитель. Я ничего не делаю плохого людям. Я делаю хорошее, понимаешь? А вокруг столько мерзости! Должно же быть в природе равновесие. Вот я и думаю, что меня не должны убить.
- Да, оригинальная у тебя теория... - я чувствовала, что он смотрит на меня не отрываясь. Мне хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял, поцеловал... Но он не шевелился. Не делал ни малейшего движения, чтобы стать хоть чуточку ближе.
"Неужели и мне тоже нужны его деньги?! Ведь он обязательно так подумает, если..." - пронеслось у меня в голове.
"Если только я притронусь к ней, она решит, что я обнаглевший кретин. Потому что у меня деньги. Она говорила, что ненавидит всю эту публику. Но она нужна мне. Не понимаю, почему она мне нужна?!" - думал Игнатьев.
В это время дверь открылась, и Рустем, худенький, бледный, с лихорадочно блестящими темными глазами, крикнул:
- Очнулся ваш богатырь! Жить будет!
Мы вздрогнули оба, вскочили, и нас обоих бросило друг к другу. В этом не было ничего странного - так бросаются друг к другу даже незнакомые люди при вести о долгожданной победе. Он обнял меня своими мощными руками - мое лицо едва доходило до его груди.
Я с жадным удовольствием впервые вдохнула его запах - здоровый и свежий запах самца, перемешанный с запахом дорогого парфюма. И дыхание его было таким же здоровым и свежим, а губы - властными и твердыми. Долгий поцелуй был похож на падение с огромной высоты в опасную, но влекущую бездну.
Рустем незаметно выскользнул за дверь. Но мы не заметили этого. Мы вообще забыли о нем.
В ту ночь, забрав с собой Криса, мы вернулись в Ясное.
XVI. Голубое озеро
В середине апреля, когда казалось, что весна наступила бесповоротно, когда обильные снега растаяли даже в лесах, и вернувшиеся с юга птицы наполнили их радостным гомоном, откуда-то с ледяных пространств Арктики на среднюю полосу России налетел запоздалый циклон.
В его запоздалости и неуместности словно таилась какая-то отчаянная и безграничная злоба, какая-то невысказанная ранее обида..
На разомлевших птиц, на нежную траву, на теплую мягкую землю, на расцветающие почки, на людей, радостно сбросивших зимние шапки, одежду и сапоги, - он с невероятной, стремительной силой обрушил сухой, колючий, крупный снег.
Но странная погода уже почти никого не удивляла. Словно вторя тревожной людской жизни, с каждым годом климат тоже становился все более непредсказуемым, все более ненормальным, все более непохожим на спокойный, умеренный климат средней полосы. Природа все чаще выкидывала странные фокусы... То появлялась комета - маленькая мутноватая звезда с серебристым хвостом, то наступало лунное затмение, то вдруг оживали в нефтяных районах древние тектонические разломы, то обрушивалась никогда невиданная засуха, - и тогда новый приступ паники охватывал обывателей, истерично предрекающих чуть ли не конец света.
Жизнь огромной страны что ни день делалась все более запутанной, тревожной, обещающей какие-то недобрые перемены.
Россия, похожая на большую разоренную кухню, полную немытой посуды, гниющих отходов, осаждаемую полчищами жадных и нахальных тараканов, медленно, неотвратимо погружалась в мутные глубины хаоса и неразберихи.
...Плотный, обильный снег летел непрерывной стеной вторые сутки подряд. Ветер рвал провода, гремел кровлями крыш, ломал усталые, провисшие под тяжестью снега ветви изможденных болезнями городских деревьев. Дворники не успевали очищать тротуары. Снегоуборочные машины стояли - их уже разобрали на запчасти до следующей зимы.
Но в третью ночь ураган прекратился так же неожиданно, как и начался. Ушли тучи, умчался ветер. И яркое горячее солнце торжествующе заблистало на небе, с удивлением взирая на занесенную снегом землю.
Пока я ехала на работу, моя душа разрывалась от страстного желания немедленно вырваться куда-то за город. Я с ненавистью посмотрела на унылое здание издательства и с тоской захлопнула за собой тяжелые двери. Здание поглотило меня, сразу же отгородив от этого сверкающего, сине-золотого, весеннего мира. Здесь, в бетонном вестибюле, на узких, ярко-салатных прокуренных лестницах, в темных скрипучих коридорах со множеством дверей, ведущих в крошечные кабинетики, - в любое время года царил один и тот же дух - бесцветный, застоявшийся и однообразный. Бездарное бетонное здание - шедевр архитектуры социализма, как бездонный мешок, ежедневно по утрам заглатывало, а по вечерам отрыгивало сотни человеческих существ. И странно, что существа эти что-то писали, выпускали десятки газет и журналов, образовывали группировки, плели интриги, боролись против кого-то и полагали, что они - ни что иное, как творцы душ человеческих, лепящие их по своему усмотрению... Им нравилось, когда их называли "четвертой властью". Я тоже была одним из этих существ. И никому из нас не хотелось признавать, что мы всего лишь жалкие букашечки, ежедневно и покорно отдающиеся в плен этому серому, сверкающему слепыми стеклами дому!
Странно, я столько лет проработала в своей газете, каждый год отправляясь в законный отпуск. Но никогда мне так мучительно не хотелось вырваться отсюда навсегда, послать к чертовой бабушке все эти коридоры, все эти служебные отношения, всех этих редакционных подружек и друзей, с которыми мы весело отмечали все мыслимые и немыслимые праздники и даты.
А моя, столь любимая народом, самая демократическая газета! Еще недавно я ею гордилась; сама принадлежность к этой газете словно бы причисляла меня к когорте избранных, глаголющих правду в последней инстанции.
Почему я жила в этой нескончаемой эйфории? Почему не хотела признаться самой себе в том, что наша газета, еще вчера (ведь стоит только взглянуть на подшивки пятилетней давности!) вещавшая казенные, сдобренные патокой коммунистические лозунги и идеи, сегодня с остервенелой яростью их же и поносила и продолжала извиваться в судорожном восторге уже перед новой властью... Но зато как разительно переменился стиль! Сколько новых слов появилось в нашем журналистском сленге за последние годы! Словно все мы выбросили не только свои комсомольские и партийные билеты, но и свою старую кожу, свои старые мозги. Теперь все мы были убеждены, что обладаем абсолютной свободой слова и подлинной независимостью... Смешно. Как горничные в гостинице, независимо от эпохи драящие полы и застилающие постели, - так и мы продолжаем обслуживать тех, кто рулит сегодня страной. А наши мелкие уколы и наскоки на власть имущих - ничто иное, как визг жалкой собачонки, увязавшейся за слоном.
Но неужели для того, чтобы у меня открылись глаза, мне нужно было влюбиться в Игнатьева?!
С того самого дня, когда мы повезли в клинику Криса, с той самой ночи, которую я провела с Игнатьевым в его доме, - что от меня осталось, от той прежней Яны, спокойной и сильной, изредка заводившей волнующие, но ничего не значащие интрижки с понравившимися мне мужчинами... Попалась, просто взяла и попалась! И потеряла самою себя.
Олег Игнатьев лишил меня собственной воли. Мне хотелось быть с ним каждый день, каждую минуту. Я впала в истерическую зависимость от его звонков, от ожидания встреч с ним. Я немного успокаивалась лишь в те дни, когда знала, что он улетел в другой город или страну. Но даже и в эти дни я ожидала от него всего. Он мог позвонить мне прямо из самолета, летящего в Нью-Йорк. Или с какого-нибудь экономического форума, проходящего в Праге. Или среди ночи - из своего отеля в Японии. Он мог радостно и громко закричать в трубку:
- Янка, солнышко, хочу тебя. Люблю.
- Ты откуда звонишь? - спрашивала я, задыхаясь от радости.
- А из зала заседаний!
- Но что же ты говоришь?! Тише! - испуганно ахала я.
- Все равно эти козлы ни черта не понимают!
Иногда красивые молодые люди из фирменного магазина цветов приносили прямо в редакцию целые корзины с розами.
А однажды Игнатьев послал мне в редакцию факс. Секретарша шефа Людочка ворвалась ко мне в тот день с покрасневшим лицом, сжимая в руке полоску бумаги.
- Яна, что-то странное, что же это?! Это вам, кажется...
"Я медленно целую тебя всю я начинаю от кончиков твоих пальцев и медленно как ты любишь я целую твои колени потом..." И так далее.
В тексте не было ни одной запятой.
Глаза Людочки сверкали жадным, вожделеющим любопытством:
- Кто-то хулиганит? Это тот, который розы? Я чуть успела перехватить, ведь шеф ждет факса из Москвы!
Краска бросилась мне в лицо.
- Спасибо, Люда... Это придурок какой-то... Идиот! Ты меня спасла.
Людочкино застывшее лицо выражало один немой крик: "Кто это?!"
Все внутри меня клокотало от ярости. Нет, за кого он меня принимает?! Как только Людочка вышла, я бросилась к телефону. Я ни минуты не сомневалась, что через пять минут вся наша редакция, и даже может быть, две-три соседние будут знать о пришедшем мне факсе.
Я позвонила по сотовому телефону Игнатьева и сразу же на него попала.
- Послушай, Олег! Какого черта?! Что ты себе позволяешь?! Я не в ночном борделе работаю! - зло сказала я.
В ответ раздался его веселый смех:
- А как еще заставишь тебя позвонить немедленно? Я тебе это и по телефону сейчас повторю.
- Не вздумай, ненормальный! - крикнула я, не в силах уже справиться с противоречивой радостью, охватившей меня.
- Ты работаешь в настоящем борделе, только не в ночном. Если я захочу, я напечатаю эти слова в твоей газете. Хочешь? Или хочешь, я куплю твою газету со всеми ее потрохами?- весело сказал он.
Он во всем был таким, этот Игнатьев, - непредсказуемым, наглым, щедрым, плюющим на молву и предрассудки. Чем больше я узнавала его, тем сильнее влекло меня в его мир, полный падений, взлетов, невероятных кульбитов и сумасшедших планов. Его масштабы были несопоставимы с системой координат обычных людей. Его рабочим местом был не письменный стол, не редакционный кабинет, не заводской цех, даже не целый город... Ему нужна была вся страна, а может быть, и весь мир...
Он был как наркотик, от которого уже невозможно было оторваться.
А дома медленно, но неотвратимо назревал скандал. Эти мои поздние возвращения, эти внезапные исчезновения с работы средь бела дня, эти ночные звонки, в конце концов - эти розы и таинственное шушуканье за моей спиной в редакционных коридорах - не могли не бросаться в глаза Фариту. Ведь мы прожили вместе много лет и знали друг друга прекрасно. Он не мог не понять, что я в кого-то влюбилась.
Муж следил за мной пристальным внимательным взглядом охотника, сторожащего добычу на звериной тропе.
Хотя внешне все звучало вполне благопристойно. Известный бизнесмен и политик предлагал его жене престижную должность - возглавить его пресс-службу. Но я медлила, не решаясь принять предложение господина Игнатьева. Для меня это означало одно - окончательно и бесповоротно запутаться в его сетях.
Один лишь Крис радовал всех.
Прошел только еще месяц после той тяжелой операции, а он уже вновь был здоров, весел, необыкновенно силен и совершенно счастлив. Он снова был в своем доме, рядом со своими любимыми людьми. Замечал ли он, что его дом дал трещину, с каждым днем становящуюся все шире и шире?
... И вот теперь я сидела в ожидании планерки и смотрела в огромное, во всю стену окно с высоты восьмого этажа: на тающие в голубой дымке купола и башни Кремля, на плавный изгиб ярко-синей реки, покрытой солнечными всплесками.
Мне хотелось только одного - позвонить Олегу. И хотя мы расстались только вчера, мне вновь нужно было видеть его. Я с ненавистью посмотрела на старый, потрескавшийся, побывавший во многих редакционных передрягах телефонный аппарат.
Телефон зазвонил, и я медленно подняла трубку.
Веселый, громкий, рокочущий голос Игнатьева окатил меня восторженной радостью:
- Так и будем по конурам сидеть, солнышко?! Поехали-ка на природу! И Криса возьмем. У меня есть для вас сюрприз.
Мне с трудом удалось уговорить его подождать до конца планерки.
Планерка прошла как в тумане. Я видела только раскрывающиеся рты, говорящие что-то совершенно несущественное. Несколько раз я что-то говорила невпопад, но и это совершенно не трогало меня. К концу этого нуднейшего собрания я уже с трудом сдерживала себя, чтобы не вскочить и не выбежать вон.
Когда наконец нас отпустили, я ураганом ворвалась в свой кабинет, схватила пальто и торопливо засунула в сумочку диктофон.
- Куда ты, Яна? - удивленно спросила Рита, заведующая экономическим отделом и соседка по кабинету.
- На интервью... - невнятно буркнула я: это было первое, что пришло в голову.
Рита задумчиво посмотрела на ее стол. Там лежали батарейки от диктофона. Она встала, подошла к окну и взглянула вниз, на маленькую площадь, где парковались автомобили. Там, у самого края, стояла серебристая, сверкающая на солнце иномарка.
Рита знала, чья это машина. Только вчера по просьбе Главного она принесла ему справку об этом человеке. Для настоящего журналиста не существует тайн.
Я открыла дверцу, прыгнула на переднее сидение и сразу же попала в его сильные объятия. Своей тяжелой рукой он взлохматил мне волосы и поцеловал в губы долгим и властным поцелуем. Я отбивалась:
- Нас же увидят! Но зачем здесь?!
- Плевать! Я же люблю тебя! - в его синих глазах плясали чертенята.
И тут только я заметила на заднем сидении белую бультерьершу с черным ухом. Собачка радостно била хвостом по дивану.
- Я решил и Криса порадовать сегодня. Вот невесту ему привез! Это и есть мой сюрприз. Хороший? - Олег улыбался, и в этой улыбке было что-то по-детски наивное.
- Хороший, - улыбнулась я.
- Ну так едем на Голубое озеро! Может искупаемся?
- Но ведь сколько снега, смотри! Даже в городе не проехать... .
- Солнышко, ты разве не знаешь, что на Голубое озеро каждый день ездят поплавать наши ханы и баи? Так что не волнуйся, уж там-то дорога в порядке! Это тебе не на Квартал ехать!
Игнатьев оказался прав как всегда. Прекрасная ровная дорога до самого озера была тщательно вычищена и выровнена.
Только приблизившись к машине и учуяв белую бультерьершу, Крис совершенно одурел от восторга, и всю дорогу я удерживала его с превеликим трудом.
- Ты знаешь, я тоже как Крис. Совсем из-за тебя с ума сошел, - Олег гнал машину по ослепительно-белой колее и весело косился на меня, - Я отменил сегодня важную встречу. Просто посмотрел в окно и сказал себе: "Хочу в лес с Янкой!" Что-то надо с этим делать. Выходи за меня замуж!
Что-то кольнуло у меня внутри. Иголочка была тонкой и острой.
Как это? Жизнь моя катила и катила по своей колее: муж, сын, дом, семья, работа. Я никогда не задумывалась, хочу ли я что-то в этой жизни менять.
- Олег, не сейчас об этом, а? - мне хотелось поскорее освободиться от этой странной, чуть заметно покалывающей тревоги.
Мы оставили машину наверху и стали медленно спускаться вниз, к озеру.
С деревьев падал серебряный снег, тающий под горячим солнцем. И вниз, с крутого склона уже устремились прозрачные, шумные ручьи. От разогретых стволов и прогалин, где снег уже растаял, поднимался пар. День разгорался, становилось все жарче, и лес звенел птичьими голосами, и обреченный снег сверкал невозможной белизной. Как -будто смешались два времени года - солнечный январь и теплый апрель. Все смешалось, все перемешалось в яркой красоте природы, в сумбуре и смятении охвативших чувств, в радостном лае и веселой возне двух белых, мускулистых собак, прыгающих по белому снегу...
Происходящее скорее напоминало сон, чем явь.
- Вот это да! Чтобы снег и так птицы пели, как летом... Знаешь, я даже никогда и не замечал птиц этих. Некогда было. А вот иду с тобой и все замечаю и слышу... Очень странно ты на меня действуешь, Янка! - сказал Игнатьев.
- А меня всегда удивляет: как же так - еще вчера нет никаких птиц, только вороны, а сегодня - вдруг весь лес наполнен ими. Тут какая-то тайна! Как же все эти зяблики, овсянки, соловьи, трясогузки вдруг появляются?! Я не могу представить, что эти крошечные и слабые создания летят через моря... И также странно, когда враз все они осенью исчезают. Куда и как?! Ты видел когда-нибудь как они стаями летят?
- Ничего я не видел. Я и на небо-то никогда не смотрел. Теперь вот часто смотрю...
Мы остановились на деревянном мостике, перекинутом через шумный ручей. Игнатьев молча притянул меня к себе и прижал мою голову к своей груди. Куртка у него была расстегнута, и сквозь рубашку я ощутила его жесткое, мощное, горячее тело, в глубине которого гулко и сильно билось сердце. Нахлынула волна яростного желания, - вот также заходится все внутри в миг свободного падения... Я зажмурилась и уткнулась в его грудь. И вновь пришло это пленительное ощущение полной защищенности от всех тревог и горестей окружающего мира... Никогда ни с одним мужчиной я не чувствовала это так отчетливо, так остро.
Мне хотелось сказать ему: "Я люблю тебя!" Я давно хотела это сказать, но все почему-то не могла решиться. Нет фразы более банальной, чем эта! Но человечество до сих пор так и не придумало иной универсальной формулы... Я так и не решилась.
Бирюзовое дно озера сияло в солнечных лучах. От воды поднимался еле заметный пар. Вокруг не было ни души.
Игнатьев разделся и вошел в воду.
Я с удовольствием смотрела на него. У него было тело боксера-супертяжеловеса. Войдя по грудь, он обернулся и поймал мой взгляд.
- Ну, давай! Я ловлю тебя!
Я кинула одежду и с визгом бросилась прямо в обжигающе-холодную воду...
И там, в голубой воде, и на берегу, когда мы, хохоча, натягивали одежду на свои мокрые тела, меня не оставляло отчетливое ощущение: вот оно, то самое счастье. И не будет у меня счастливее дня, чем этот.
И вновь кольнуло крошечной, тоненькой и острой иголочкой...
И не было у Криса дня счастливее, чем этот.
Он любил маленькую бультерьершу с черным ухом до изнеможения. Они носились по полю, ныряли в снег жаркими пастями, боролись, пили из озера воду, лаяли, грызли толстые палки, изредка благодарно подбегали к хозяевам и вновь любили друг друга...
Неожиданно у озера появилась целая толпа каких-то странных, плохо одетых людей с котомками за плечами. Многие из них были босы. Люди неспешно раскладывали свои рюкзачки, вынимали из них хлеб и термосы.
Потом они дружно встали, повернувшись лицом к солнцу, и запели нестройно и странно:
Люди господу верили, как Богу,
а он сам к нам на землю пришел.
Смерть изгонит как таковую, а
Жизнь во славу введет...
Они протягивали руки ввысь, к солнцу, их лица сияли каким-то нездешним блаженством, и они вновь и вновь повторяли слова своей странной заунывной песни.
- Кто такие? - удивленно фыркнул Игнатьев.
- Это ивановцы. Ну эти, ученики Порфирия Иванова...
- А, которые босиком зимой и летом ходят! Ясно.
- Они хотят жить в единении с природой и презирают все материальные блага, - сказала я.
- А я вот грешен, все же люблю блага...
- Ты мерзкий богач! - засмеялась я.
В толпе верных последователей Великого Учителя Порфирия Иванова стоял Мастер и повторял за всеми незамысловатые слова гимна. Он был в потертой телогрейке, но ботинок с ног все же не снял. Он пел с искренним удовольствием:
...Смерть как таковую изгонит, а
Жизнь во славу введет...
Он смотрел, как его клиент целуется с рыжеволосой женщиной. Той самой, которую он заметил на собачьих боях.
|
|
Категория: Рассказы про бультерьеров | Добавил: gunpdetii
|
| Просмотров: 1053 | Загрузок: 0
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
|
