КАКУЮ ПОРОДУ ЛУЧШЕ ВЫБРАТЬ Колли Колли, или шотландские овчарки, по праву считаются самыми красивыми собаками служебных пород. Крупные, с растянутым корпусом, гордо поднятой головой красивых линий. Морда длинная и узкая, глаза темные, косо поставленные, ушки стоячие с висячими кончиками, — это придает колли особую привлекательность. Длинная нарядная шерсть с белым, свисающим вниз воротником, на ногах очёсы, сзади штаны, красивый пушистый хвост. Окрас бывает рыжий с белым и черный с белым, иногда рыжий волос переходит в темный разных оттенков — такой окрас зовется трехколерным. Они преданы своему хозяину, послушны, веселы и приветливы. Колли хорошие пастухи: на Дальнем Востоке они пасут стада дорогостоящих пантовых оленей. Олени эти очень пугливы, но колли нашли с ними контакты, которые не удавалось установить другим собакам. В войну колли успешно использовались на службе по розыску мин. Колли очень чуткие и бдительные сторожа дома. Их можно спокойно содержать во дворе — они легко переносят морозы. Во время линьки, которая бывает у всех собак два раза в год, коллисты начесывают много шерсти, прядут ее и затем вяжут замечательные по качеству свитера, жакетки, шапки, шарфы, носки и рукавицы. Вещи эти приятного бежевого цвета, пушистые и мягкие, как пуховые платки. Помимо красоты, вещи эти очень теплые и особенно полезны для людей, страдающих ревматизмом. Многие ленинградские коллисты ходят в свитерах, жакетах и шапках из шерсти своих собак на зависть всем остальным собаководам. Нельзя сказать, что все характерные черты породы непременно должны быть у каждой собаки.
Литджи и Лотта Мне вспоминаются две колли — Литджи и Лотта — две родные сестрички. Собаки эти жили вместе в доме моих друзей со щенячьего возраста. Условия для них были, разумеется, одинаковые. Тем не менее трудно себе представить двух собак одной породы, так не похожих друг на друга. Литджи — рыжая колли редкой красоты. Она несколько лет подряд брала первые места на выставках в Москве и Ленинграде, была чемпионом породы, но не в этом дело. Много есть красивых колли. Тут дело не только в красоте, а в удивительном обаянии этой собаки. Она не была очень крупной, очень сильной и злой собакой, но была самоотверженной и готовой для вас на все. Я помню, на даче шли мы с озера вечером, и к нам пристал пьяный. Литджи мгновенно бросилась защищать нас, несмотря на то, что пьяный был здоровенный мужик и ей, пожалуй, было страшновато, но, когда нужно было броситься на защиту, она не берегла себя. Может быть, пьяный просто боялся собак, а может быть, спасовал перед таким геройством. Дрессировать Литджи было одно удовольствие. Она всегда так старалась понять, чего вы от нее хотите, так трогательно радовалась, когда ей это удавалось. Во все время дрессировки я ни разу не повысила на нее голос. На дрессировочной площадке Литджи не заводила ссор с собаками, но и дружбы с ними не искала. Очень любила преодолевать препятствия: как только увидит, что какая-то собака не прыгает через барьер или не идет по лестнице, — забежит впереди собаки, полает, привлекая к себе ее внимание, и прыгнет через забор или пробежит по лестнице. Любила игру с палочками — устали не знала, бегая за ними. Литджи сдала все службы, какие только можно было, и все на первую степень. А какая милая собака была она дома! Зимой я приехала к своим друзьям на дачу, а у Литджи болело ухо, и ей делали ежедневно уколы. Для этой процедуры ей было разрешено ложиться на диван, что до сих пор запрещалось. Едва успев со мной поздороваться, она стала пояснять мне, что с тех пор, как я была в последний раз, произошли существенные изменения; вот, например, теперь ей можно, никого не стесняясь, забираться на диван. Она проделывала это несколько раз подряд, красноречиво поясняя, как все это было, и в конце концов удобно устроилась да и меня пригласила присесть к ней. Все это было очень забавно и вполне понятно. В другой раз я приехала и Литджи меня не встретила, но из комнаты, едва она услышала мой голос, раздались призывы и рыдания, настолько нетерпеливые, что я, не раздеваясь, бросилась к ней. На подстилке возле Литджи лежало десять маленьких рыжих и черных комочков. Она жалобно сообщала мне, как было трудно, как страшно за детей теперь. Тут же рассказывала мне счастливым и радостным голосом о том, какие чудесные у нее дети, сколько с ними хлопот и как она счастлива материнством. Прерывая свои причитания, она носом подталкивала ко мне то одного, то другого щенка. Как выразительны были ее глаза! Сколько нежности, счастья и доверия было в этой сцене!.. Я очень любила эту собаку. Сестрица Литджи — Лотта — была тоже красивой собакой: черная, богато одетая, несколько склонная к полноте. Она была ласкова к людям, очень любопытна, любила уют и удобства, была довольно завистлива и ленива. На выставках она всегда ходила на несколько собак позади Литджи, но неизменно получала отличную оценку и золотую медаль. В дрессировке Лотта всегда прилагала все усилия к тому, чтобы помешать нам научить ее чему-нибудь. Даже когда она стала вполне прилично работать, то и тогда умудрилась провалить экзамен по общему курсу дрессировки. Лотточка хорошо работала только по настроению, а так как мы боялись, что она затормозится при резком с ней обращении, то она широко этим пользовалась. Сын моих друзей один раз попробовал ее наказать; обиженная, она перестала брать от него пищу и три дня с ним «не разговаривала». Вот так и на экзамене она нас подвела: Лотте показалось, что мальчик грубо ей приказал принести палочку. Она перестала подчиняться и отказалась работать. Так она провалилась в первый раз. После этого мы решили, что хватит с ней церемониться, нужно заставить ее работать, хочет она этого или не хочет. Приступив немедленно к исполнению задуманного, я заставила ее держать пустой спичечный коробок. Лотта сжимала челюсти и не брала его, но этот фокус был мне известен — я подложила ее же собственную губу под зубы — пришлось пасть открыть; затем она попыталась давиться коробком — и это не помогло, в этом случае она каждый раз получала легкий, но неприятный удар под челюсть. Лотточкин взгляд метал молнии в сторону дрессировщика, она как бы упрекала его: «Что же ты смотришь, как над бедной собакой издеваются? А еще хозяин называется…» Видя, что помощи нет, она попробовала еще одно средство разжалобить меня — стала вдруг вся обмякать под тяжестью коробка, падать, но и это не помогло, — я ее встряхнула, заставила сидеть прямо. Лотта не могла при всей своей изобретательности вызвать у меня сочувствия притворством, — слишком свежи были ощущения от пережитого позора на экзаменах. Метод принуждения настолько оправдал себя, что Лотта стала носить все: тяжелое и легкое, большие сумки, чемоданы и совсем мелкие предметы, вплоть до монеток, стеклянных бутылок, ключей. На площадку Лотта любила ходить не столько чтобы учиться, сколько красоваться перед собаками. Она была из тех, кто очень нравится, за ней всегда ходила свора поклонников. Ну, а если, на свою беду, какая-нибудь завистница пробовала зацепить ее, то Лотта приходила в ярость и выдавала той такую трепку, что приходилось растаскивать их. Защитно-караульную службу Лотта опять сдала только на второй раз, а в первую сдачу был дождик, грязь, Лотточка отказалась охранять вещь. Не могла же она ложиться в грязь — до охраны ли тут? В конце концов терпением и длительным трудом мы добились, конечно, того, что Лотта стала хорошо работать, но никогда она не работала с такой радостью и темпераментом, как сестрица. Зимой на дачу я привезла своего Акбара, чтобы научить Литджи буксировать лыжника. Эта служба легче всего усваивается собаками методом подражания. Вперед пускают обученную собаку, а за ней — собак, не умеющих еще тащить по команде «вперед». Лотта нас не интересовала, мы не хотели тратить время на эту лентяйку и ее оставили на участке, закрыв калитку. Катались мы на улице возле дома, и вдруг Лотточка подняла такой крик и визг, чтонельзя было выдержать. «Вот всегда так, — кричала Лотта, — все интересное не для меня, всегда меня обходят! Сиди тут закрытая и забытая…» Мы не выдержали, решили, что такое невиданное рвение надо поощрить. Надели на Лотту шлейку и пустили бежать с Акбаром. Лотта рванула изо всех сил, пронеслась метров пятьдесят и встала. «Что вы, братцы, ведь это же тяжело…» Но мы решили все-таки заставить ее бежать дальше. Когда Лотта увидела, что шутить мы с ней не намерены, она покорилась, бедняжка, побежала, но так, чтобы тянул только один Акбар, а Лотта бежала рядом и не натягивала поводка. «Дураков работа любит…» — рассудила хитрая Лотточка.
Эрдельтерьеры Эрдельтерьеры — собаки среднего роста, квадратные, очень подвижные, сильные, ловкие и веселые. Окрас у них всегда чепрачный, шерсть жесткая, как бы завитая, на морде усы и борода, что придает этой породе милую оригинальность. В дрессировке они поначалу довольно упрямы, но зато долго помнят то, чему их научат. Дрессируются на все виды служб.
Дота и Луша Мы много лет подряд выезжали на дачу на Карельский перешеек на все лето, и я брала туда двух эрделей на дрессировку. Мать — Лушка, которую мы в шутку называли Лукрецией, и ее дочь Дота. Дота жила у нас уже не первое лето и чувствовала себя как дома. Мой же Акбар ее очень уважал за самостоятельность и благоразумие. Она держалась степенно, с достоинством дамы преклонных лет, и за это Акбаром ей разрешалось многое такое, чего не дозволялось другим. Дота уже была прекрасно дрессирована, но у нее был пунктик на почве дрессировки — охрана вещей. Где бы она ни находилась, чем бы ни была занята, она всегда стремилась что- нибудь поохранять. На показательных выступлениях, когда ее оставляли одну рядом с хозяйской сумкой или чемоданом, Дота охраняла виртуозно. Даже когда к ней подбирались сразу несколько человек с разных сторон, она успевала бросаться на каждого, кто протягивал руки к вещи, грозно рычала и скалила свою бородатую морду. Хотя это и было красивым зрелищем, но не удивительно, что собака бдительно охраняет хозяйские вещи. А вот когда мы приехали на дачу и таскали вещи с машины в дом, собаки неслись в сад, чтобы порезвиться, Дота же в это время лихорадочно собирала свои вещи в угол комнаты, где, как ей казалось, будет ее собственное место. Снесет туда все: коврик, миску, расческу — и начнет охранять свое имущество, хотя никто на него не посягает. Никто Доту не уполномачивал делать это, но ведь в такой сумятице долго ли потерять что-нибудь. И она лишает себя удовольствия, не бежит в сад к собакам, а лежит, грозно поглядывая по сторонам, и рычит. В другой раз шли мы в лес, и кто-то из собак нарушил одно из правил, установленных Акбаром, — началась драка. Все бросились разнимать собак, побросали корзины, а заботливая Доточка собрала все корзинки вместе и улеглась охранять их. «У каждого свои обязанности», — решила она. На прогулках Дота была сдержанна и с осуждением поглядывала на молодую рыжую коллюху Орнату, которая, по мнению многих, считалась красоткой, но вела себя невоспитанно и легкомысленно. Она носилась как угорелая по горам и оврагам, увлекая за собой остальных собак и даже Акбара, который в другое время едва замечал ее. Орната дразнила собак палочками, шишками: схватит палку побольше, подбросит ее вверх и начнет носиться мимо Доты, а Акбар за ней, норовит отнять. Такую возню поднимут — смотреть стыдно. Но когда все успокоятся и собаки снова спокойно бегут вперед, Доту вдруг прорвет: схватит она тоненький высохший прутик и ну крутиться с ним перед Акбаром, неловко подкидывая задомто в одну, то в другую сторону. Акбар смотрит на Доту с недоумением: непривычно видеть, как она заигрывает. Дота вдруг почувствует неловкость своего положения, смутится и, огрызнувшись на засмотревшуюся на нее собаку, побежит дальше. Дота очень послушная, умная и милая собака, и забавно смотреть на нее, когда она теряет в пылу ревности контроль над собой. Но вот ее мамочка — Лушка — совсем другая собака. Прежде всего о внешности: я узнала Лушку, когда ей минуло десять лет. В этом возрасте собака считается уже старой. Когда-то Луша, может быть, и была красивой собакой — старость, как известно, не красит. Дети у нее были красивые, но к тому времени, когда Луша приехала к нам на дачу, она была страшна. Шерсть на спине вся вылезла, кожа шелушилась от авитаминоза (болезнь старых собак, возникает из-за отсутствия витаминов), хвост, толстый у основания, кончался тоненьким и совершенно голым обрубком. Голова маленькая, глазки слезящиеся и несчастные. Краса эрделей — усы и борода — были обтрепанные и жалкие, к тому же Луша хромала на все четыре ноги попеременно. В ее болезнях я не сомневалась, ведь они все были налицо. Поэтому я не установила за Лушей строгого надзора, как обычно за всеми новичками. Скорей, скорей старую больную собаку выпустить на травку! Полежит она на солнышке, погреется, понежится, может, поправляться начнет… Но Луша рассуждала иначе. День, два она действительно грелась и нежилась, но на третий день я заметила в ее поведении нечто такое, что насторожило меня. Луша стала поглядывать на дорогу и следить внимательно, чем заняты люди. Выждав момент, когда в саду никого не было, она встала, огляделась и пошла к дороге. Сначала она хромала и шла медленно, но чем дальше уходила от дома, тем быстрее двигалась и наконец, бросив прощальный взгляд на дом, помчалась изо всех сил, о которых я и не подозревала. Я прервала свои наблюдения и помчалась за ней вдогонку, но куда там… Ни лаской, ни угрозами ее было не остановить. Я очень тревожилась за Лушку: кругом лес, начался охотничий сезон, могут ее погрызть собаки, или она угодит под шальную пулю охотника. Словом, мне мерещились всякие ужасы. Я прицепила Акбара на длинный поводок и, сказав ему: «Ищи Лушу, след!» пустилась за ней по следу. Сначала мы прибежали на базу «Спартак» за полтора километра от нас, где жили у егеря десять гончих собак. Мне сказали, что бородатая кудрявая собака, похожая на овцу, действительно прибегала, но потом убежала в лес. Дальше мы бежали по лесу до озера километра два с половиной, и там Акбар резко повернул к дому. Я ужасно сердилась, полагая, что ему просто надоело искать Лушку и он считает это занятие бесцельным. Когда мы влетели домой, все в болотной грязи, в пуху, изрядно поцарапанные, бежали ведь не по дороге, а по кустам и болотным кочкам, — то услышали, что Луша дома, забралась под кровать и не выходит. Когда я бежала от озера к дому, то мечтала: «Только бы пришла эта мерзавка домой, уж я ей задам такую трепку, что из дома носа больше не высунет…» Не дав себе отдышаться, я позвала ее, чтобы тут же отодрать, но ко мне вылезло, вдавливаясь в пол, измызганное, измученное существо, едва ли походящее на собаку. Два слезящихся глаза смотрели на меня смиренно, с тоской: «Ну, виновата, ну, бей…» У кого же поднимется рука на старую несчастную собаку, да еще с такой покорностью подставляющую свою спину! Проворчав что-то нелестное о ее нравственности, я бросила поводок. В смирении прошло несколько дней. Мы уже позабыли, что за Лушей нужен контроль, как она снова убежала. На этот раз вместе с Дотой, решив, что вдвоем веселее в пути, да и возвращаться лучше вместе. Сначала она побежала к гончим. Там они ближе познакомились с собаками, но повеселиться всласть не удалось: все собаки сидели на цепях, да и егерь был не очень гостеприимен. Тогда она пригласила Доту еще в одно заветное место, к лесному озеру, — там жил один красавец неизвестной породы. Но степенная Дота уже испытывала угрызения совести за самовольство и не пошла с ней, а вернулась домой, а Луша гуляла весь день и всю ночь; только к утру я услыхала царапанье в дверь и жалобное поскуливание. Когда я открыла дверь, то оналегла и замерла, не смея переступить порог, ожидая моей реакции, и только обрубок хвоста робко повиливал, указывая, что остатки совести у этой собаки все-таки сохранились.
Немецкая овчарка Немецкая овчарка — собака крупная, с растянутым корпусом, крепкая и сильная. Голова клинообразной формы, уши стоячие, как у волка, глаза темные, очень выразительные, живые и проницательные. Морда заостренная, зубы белые, прикус правильный, ножницеобразный, как и у всех других пород, кроме боксера. (Ножницеобразный прикус — это когда верхние зубы плотно находят на нижние, как ножницы.) Конечности мускулистые и крепкие. Хвост сабелькой опущен книзу. Окрас самый разнообразный — от белого до черного. Раньше было больше серых овчарок различных оттенков, а теперь разводят чепрачных — темный верх и рыжий или светлый подпал (низ). Овчарки злобны и недоверчивы к посторонним, прекрасные сторожа, пастухи, ищейки. Они быстро и хорошо привыкают к любому климату, распространены от Юга до Крайнего Севера. Меня часто спрашивают: «Правда ли, что овчарки самые умные собаки?» До некоторой степени — правда. Они неприхотливы, быстро привыкают к любой обстановке и легче дрессируются на любые виды служб, чем другие породы, не требуя больших знаний и умения со стороны дрессировщика. Поэтому овчарки так широко используются и на границе, и в народном хозяйстве. Я держала много собак различных пород — все они интересны и хороши по-своему. Какую породу выбрать — дело вкуса, конечно.
Аза «Эй, Колька, у Маруськиного дома собаки дерутся, побежали смотреть!» Аза дралась с ожесточением. Тоска и голод сделали ее тело поджарым, кости торчали наружу, шерсть была взлохмаченная и тусклая. Уже было разорвано напополам ухо, прокушена лапа, губы в клочьях. До сих пор Аза все еще не давала себя подмять, но силы покидали ее. Рыжей тоже досталось. Кровью был залит весь снег под ними и вокруг них. Совсем недавно, когда была жива хозяйка, Аза проходила мимо рыжей, не замечая ее, и та не смела даже приблизиться. Тогда Аза была красивой, холеной овчаркой волчьей масти. Теперь она была заброшенная, так как переселилась в конуру, старую и дырявую. Раньше Азу держали в доме. Хозяйка водила ее на площадку учить разным собачьим наукам. Дрессировка давалась Азе легко, все было хорошо и любо. И все тогда ладилось у Азы, все было кстати. Оделась хозяйка на работу — тащи ей портфель, вернулась с работы — неси поводок, чтобы гулять. Вечером — подай тапочки. Когда они шли из магазина, Аза всегда тащила сумку, груженную картошкой или бутылками с молоком. Несла осторожно, высоко и гордо задрав голову. Дом и хозяйские вещи под ее надежной защитой. Теперь все изменилось: хозяин не замечал собаки, а чужая женщина старалась чем-нибудь досадить Азе. Первый скандал произошел, когда гостья надела хозяйкину жакетку, несмотря на грозное рычанье Азы. И тогда собака укусила ее, а хозяин жестоко избил Азу. Теперь женщина и собака ненавидели друг друга. Везде собака стала мешать, всех стала раздражать. Без конца раздавались крики и ругань. Азу выпроводили во двор, в конуру. В дом заходить запретили. Собака отлично понимала, что все неприятности происходят от новой жилички, и при каждом удобном случае кусала ее. Тогда хозяин посадил Азу на цепь. Жизнь стала еще тоскливее. Хуже всего было с едой. Хозяин часто забывал покормить Азу, и она целыми днями сидела без еды. Не в силах сдержать тоску и голод, собака стала выть по ночам. И ее били за это. Аза стала угрюмой, злой. К себе подпускала только хозяина да еще соседских мальчишек, Кольку с Сережкой, которые тайком совали ей уворованные дома куски. Иногда мальчишки отцепляли ее — побегать. Аза убегала на пустыри, где была свалка, разрывала лапами мусор, надеясь найти какую-нибудь еду. Гостья, живущая у них в квартире, боялась Азу и обходила будку сторонкой, — собака стервенела от одного ее вида. Сегодня Колька тоже тайком выпустил Азу, и она, порывшись на свалке, нашла заплесневелый, замерзший батон. Аза принесла булку домой, чтобы спокойно заняться ею в конуре. Тут рыжая и набросилась на нее. Мальчишки стояли кольцом вокруг собак, свистя, улюлюкая. Наконец рыжей все-таки удалось сбить Азу, она подмяла ее под себя, добралась до горла. Колька с Сережкой, не ожидавшие такого исхода, схватились за палки и так отходили рыжую вдоль спины, что она и огрызнуться забыла — скрылась в своей подворотне. Было им обидно смотреть, как едва живая Аза, припадая на прокушенную лапу, униженная и несчастная, потащилась к себе в конуру зализывать раны. На окровавленном снегу остался лежать забытый батон. За три года жизни собаке ни разу не пришлось испытать сразу так много: боль, голод, тоску одиночества и горечь поражения. Сильно болела на морозе лапа, разорванная губа не давала зализывать раны. Аза свернулась в клубок, закрыла глаза и, может быть, подумала, что жизнь не стоит того, чтобы за нее бороться. Серега и Колька приносили ей куски от обеда. Она к еде не притронулась. Ночью тоска стала совсем нестерпимой. Холод пронизывал до костей, раны ныли. Кругом ночь, стужа и никакого просвета. Аза поднялась на передние лапы, задрала морду к темному небу. Из горла у нее вырвался душераздирающий вой. Она долго выла, затихала и снова выла, пока не ушла ночь. «Ты что, Семеныч, совсем собаку забросил, нынче вовсе спать не дала, все выла. Продай, если не нужна, нечего издеваться. Люди на работу должны не спавши идти», — возмущались соседи. Женщина-жиличка кричала с крыльца: «Давно нужно было продать, хоть деньги получим. А теперь кто купит такую уродину с разорванным ухом? Уродина настоящая, дура, своих кусает, а чужих мальчишек к конуре подпускает, да еще и руки лижет. Тварь безмозглая!» «Раньше она своих никогда не кусала», — пробовал заступиться за Азу хозяин. Через несколько дней, едва Аза оправилась, хозяин надел на нее намордник, поводок, ласково потрепал по шее и вывел со двора. Азу продали в заводской питомник. На заводах собаки несут свою службу: помогают охране стеречь завод от злого глаза, от злой руки. Азу поместили в просторный вольер, где было два отсека из толстых досок и теплая будка. Слева и справа тесно друг к другу такие же вольеры, в каждом — собака. Аза слышала их лай — то просящий, то просто скучающий — от нечего делать, то свирепый, с угрозой. По лаю Аза определила, что собак много, что все они злые и сытые. Скоро она их увидела через решетку вольера. Они гуляли во дворе по двое, по трое. Аза завистливо залаяла: она тоже хотела гулять, но ее не выпустили. Собаки подбегали к Азиным дверям, шумно втягивали носом ее запах, некоторые даже вставали на задние лапы, чтобы заглянуть внутрь. Заводить ссоры через дверь было неразумно, даже бессмысленно, и они скоро утратили интерес к ней. Часам к трем дня в соседних вольерах наступила тишина, и в этой тишине Аза почувствовала какое-то общее напряженное ожидание. Она насторожилась, готовая ко всему. Вскоре она услышала, как отпирают ворота, как поскрипывают колеса. Вдруг ее оглушил запах мяса и каши. Приподнявшись на лапы, Аза увидела женщину, которая везла тачку с мисками. Миски при движении колыхались, каша расплескивалась. Невыносимо приятный запах наполнял вольер, стеснял дыхание. Аза заметалась, даже не надеясь, что ее тоже накормят. Дверь раскрылась неожиданно. Женщина, сердобольно приговаривая: «Иди ешь скорей, а то в чем душа держится», — протянула ей миску. Аза вмиг забыла дурманящий запах мяса и свой голод — перед ней была женщина.Аза знала: на свете существует только одна добрая женщина, остальных она ненавидела. Аза кинулась, но не успела схватить. Женщина отскочила, быстро захлопнула двери. Аза услышала аппетитное чавканье справа и слева. Голод навалился на нее пуще прежнего. Она старательно стала вылизывать кашу. Женщина подошла снова. Собака и на этот раз бросилась на нее. «Ну и сиди так!» Аза проводила ее глухим злобным рычанием. Когда она уже ни на что не надеялась, лежала в углу, пришел мужчина. Аза решила, что он бить ее пришел, но он спокойно поставил ей миску и ушел. С тех пор Азу кормили только мужчины в синей спецодежде, от которых пахло собаками, кашей и табаком. Женщин Аза к себе не допускала. Ночью смятение и тревога охватили ее. Аза выла, скучая по старой дырявой конуре, по хозяину, который забывал ее покормить, по мальчишкам — по всему тому, что она считала своим домом. Через несколько дней Азу выпустили погулять с долговязым черным кобелем Индусом. Индус был изыскан в обхождении, вежливо помахивал хвостом, забегал вперед, предлагая следовать за ним, показывал все достопримечательности двора, зазывал поиграть. Аза была рада знакомству, но играть не хотела. Позже Азу познакомили с другим собаками, но к Индусу она привязалась. С караульной службой на блок-постах Азу познакомил тоже Индус, их блоки были рядом. Длинная, натянутая вдоль забора проволока, с прикрепленной к ней на ролике цепью, чтобы собака могла бегать свободно, и называется блок-пост. Блок — потому что блок, пост — потому что охрана, потому что собака стоит на своем посту. На одном конце блока — будка. Собака туда прячется от дождя и стужи. Когда забор очень длинный, делают два блока один за другим с небольшим разрывом, чтобы собаки не могли при встрече подраться, если у них плохие отношения — у них тоже такое бывает, — а в основном, чтобы их цепи не запутались. Впервые, когда Азу оставили на блоке, она решила, что не напрасными были ее сомнения и не зря она выла по ночам, — опять та же цепь, да еще с какой-то хитростью. Проводив тоскливым взглядом вожатого, Аза забилась в будку и приуныла, но вскоре не выдержала, выглянула посмотреть, что делает Индус, отчего он так лает. Индус прыгал на забор, лаял и задорно поглядывал на Азину будку. Он лаял без особой на то нужды — ему не терпелось приобщить к делу свою новую подружку. Ну а кто же выдержит, если сосед так старается. Правда, за забором кто-то шел, но не близко. Так и стали они каждую ночь бегать вдоль забора вдвоем, зорко следя за своей территорией. Утром рано вместе поджидали вожатого, который снимет их с блока и поведет домой. Аза, подражая Индусу, тоже забиралась на крышу будки, чтобы скорее увидеть вожатого и поприветствовать его радостным лаем. Ставили и снимали Азу с поста только мужчины. Мария Михайловна Петрова пришла работать в питомник к весне, когда уже таяли снежные горы, накопившиеся во дворе за долгую зиму, и стекали грязными ручьями в люки. Марию Михайловну познакомили с работой, которую она знала лишь понаслышке. Ей приходилось иметь дело с собаками: она всю войну прослужила в санитарном батальоне, где собаки, так же как она, вытаскивали с поля боя раненых. Марию Михайловну поразила чистота вольеров, изолятор для больных собак, режим и порядок на питомнике. Особенно ее поразила кухня, выложенная белым кафелем и с паровыми котлами. — Собаки, а как живут!.. «Работают», — подумала Мария Михайловна. Начальник рассказал ей, какую службу несут собаки, — и те, что на блоках бегают, и те, что ходят с вожатым в патруль, сидят в засаде, ловят нарушителей, а если нужно — и разыскивают их по следу. Он сказал, что раньше вместо этих собак работали на постах люди, а теперь один вожатый с собакой заменяет несколько человек, экономя таким образом для завода много денег. Из всех собак: черных и чепрачных, рыжих и белых, огромных бесхвостыхсреднеазиатских овчарок и лохматых гривастых кавказцев — она выбрала серую собаку с широкой грудью и угрюмыми глазами. Было в ней что-то сиротское. Хотя все собаки на питомнике, несмотря на то, что были сытые и ухоженные, показались ей немножечко сиротами, но в этой сиротство было какое-то обостренное. Видимо, знавала она когда-то другую жизнь. На вольере белая дощечка. И на ней черной краской написано: Немецкая овчарка, кличка «Аза», рожд. 1960 г. января м-ца. Мария Михайловна подошла к двери, протянула собаке кусок сахара. Аза бросилась на стенку и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, перелетела на другую. Она металась со стены на стену, как дикий зверь, заходясь в злобе. Вечером, как обычно, пришел знакомый вожатый с Индусом и повел их на пост. Ей было приятно после вольера ощутить вечерний холодок и свежий ветер с Невы. У деревообделочного цеха, чтобы приглушить визг пилы и грохот молотков, Аза прижала уши, натянула поводок, стараясь быстрее проскочить открытые ворота, и вдруг почувствовала на своем ошейнике чужую руку. Аза подняла морду и увидела женщину. Она попробовала вырваться, укусить, но женщина держала ее крепко, и единственное, что Аза могла — это бежать вперед. «Дойдем до поста, я тебя разделаю…» Мария Михайловна тем временем ласково говорила ей: — Не бесись, привыкать надо теперь, хочешь не хочешь, работать вместе… Гулять будешь ходить со мной. Понимаешь? Гу-лять… Много раз Мария Михайловна произносила это привычное и милое для собак слово. Но Аза плохо слышала, что ей говорили… Она снова была в смятении. Шерсть на загривке то и дело вставала дыбом. Женщина, казалось, не замечала всего этого, шла и разговаривала тихим спокойным голосом. На посту Аза не успела опомниться, как была уже прицеплена, а женщина уверенно расхаживала рядом с блоком, по-хозяйски прибирая всякий мусор и грязь. Аза бросилась на нее, до предела натянув цепь. Но Мария Михайловна даже не обернулась. Время было упущено; Аза в досаде забегала по блоку, облаяла весь забор, на Индуса тявкнула, чтобы тот не заметил ее растерянности. Индус посмотрел на нее удивленно и отошел. Утром Аза залезла на крышу будки, все ждала, кто же за ней придет. Она еще издали заметила Марию Михайловну, спрыгнула, грозно оскалилась, натянув цепь. Мария Михайловна прошла мимо Азы, даже не сделав попытки взять ее. Отцепила Индуса, разговаривала с ним весело и пошла домой к питомнику. Аза заметалась. Это было невыносимо. Они сейчас уйдут, оставив ее одну на блоке. Хотелось в прохладный тихий вольер, где после ночи так спокойно спится. Там миска каши!.. Аза жалобно заскулила. Женщина, словно только сейчас о ней вспомнила, спохватилась, подошла, приговаривая: «Так- то лучше, домой пошли, домой…» Она отцепила Азу с блока. Индус нетерпеливо взвизгивал и ласкался. В такой ситуации кусаться было в высшей степени неприлично, да и не до того уже было — очень хотелось домой. Днем Мария Михайловна неожиданно открыла дверь, позвала Азу гулять. Во дворе уже бегал Индус с неуклюжим толстым щенком. Аза покосилась на Марию Михайловну, но чувство признательности не позволило ей пойти на ссору. Аза занялась воспитанием щенка. Женщина принялась убирать двор. Мария Михайловна сделала это нарочно: собаки, даже злобные, очень, редко бросаются на человека, занятого делом, не в собачьей это натуре. Вечером Азу на пост с Индусом не повели, а пошли они с Марией Михайловной каким- то необычным маршрутом — вдоль набережной, откуда тянуло новыми запахами, слышались непонятные тревожные звуки: пыхтел, причаливая, буксир, гудел пароход, уходящий в море, слышались громкие крики матросов. Все было интересно и ново. Азе нравилась такая прогулка, а тут еще Мария Михайловна, зайдя за склад, где было безлюдно и тихо, отцепила поводок и пустила Азу гулять. От этого стало необыкновенно весело, хотелось носиться кругами, как носятся щенки. Она не стала, конечно, носиться — обычная теперь для неесдержанность остановила ее. Мария Михайловна, как бы угадывая настроение Азы, подняла палочку, бросила ее: «Апорт!». Аза с азартом бегала за палкой, еще и еще… Она уже забыла про солидность и сдержанность, носилась как угорелая, высунув язык. Когда пришли опять на питомник, Азу не поставили, как всегда, в вольер, Мария Михайловна взяла ее с собой в бытовку, такую комнату, где отдыхают вожатые и куда собакам вход воспрещен. Азе это правило было отлично известно, она вошла робко, осторожно ко всему принюхиваясь. Мария Михайловна сняла шинель и спустила Азу с поводка: — Знакомься… Обнюхав все в бытовке, Аза по коридорчику направилась прямо к кухне. Чудесный запах шел с плиты, на полках лежали овощи и стояла миска с кашей, которую Мария Михайловна оставила для Азы. От каши Аза попятилась, чтобы ее не заподозрили в воровстве. После кухни она пошла в раздевалку. Шкафчик Марии Михайловны был открыт, и Аза с интересом обнюхала всю ее штатскую одежду. Одежда пахла домом. Она подбежала к Марии Михайловне, ткнулась ей в ноги, замахала хвостом: «Смотри-ка, твой запах, твои туфли, платье — я знаю». Мария Михайловна дала ей кусок сахару. Это случайное совпадение, но раньше хозяйка всегда давала ей сахар, когда оставалась одна. Мария Михайловна легла спать. Аза постояла над ней, хотела лизнуть, но, застеснявшись своей нежности, отошла и легла у двери. У двери ей показалось одиноко, она снова подошла, легла у топчана, где спала Мария Михайловна. Аза закрыла глаза, и ей стало хорошо и спокойно впервые за долгое время. Это произошло на четвертый день их совместной работы. Мария Михайловна взяла Азу в патруль. Сильный сырой ветер предвещал холодную ночь. Река вздулась. Синие тяжелые тучи неслись по небу. Днем охрану предупредили, что на заводе перед праздником нужно быть особенно бдительными. Сказали также, что нужно ожидать проверок начальства. Ходят они с Азой, слушают, ждут… Их-то уж обязательно придут проверять, как они с Азой службу несут, ведь они обе новенькие. Всякой собаке передается состояние человека — она настороженно поводит ушами, ловит едва слышные звуки. Ночь для нее полна говорящих запахов. Ночью все собаки недоверчивей, злобней. Ветер качает фонари, свет вырывает из тьмы желтые бока штабелей. Мария Михайловна и Аза ходят, проверяют, все ли в порядке. Вдруг ошалело залаяли собаки на блоках. «Ага, вот она, проверка», — подумала Мария Михайловна и пошла к забору. На блоке метался Индус. В его лае Аза услышала настоящую злобу, призыв, предупреждение. Мускулы ее напряглись, шерсть поднялась дыбом, походка стала бесшумной. Аза не издала ни звука. Двигалась она быстро, крадучись, иногда на миг задерживалась, чтобы втянуть в себя воздух, уловить чужой запах. Теперь она знала, где опасность. В штабелях, притаившись в темноте, стоял человек. Азе мешал поводок. Она натянула его и, не доходя метра два до конца штабеля, резко дернула в сторону, больно ударив Марию Михайловну об угол. Человек шел на них. — Стой, кто идет? Стой, спущу собаку… — Последние слова застряли у Марии Михайловны в горле. Человек шел, подняв над головой обломок доски. Фонарь качнуло, осветив на миг перекошенное злобой и страхом лицо. Мария Михайловна вскрикнула, но Аза уже ринулась на бандита. Никогда прежде не бросалась она с такой яростью. Этот человек посягнул на ее хозяйку, которая стала ей дорога, и собака рвала и кусала его. Он был для нее воплощением всего зла, которое ей пришлось пережить. Прыгнув бандиту на спину, Аза вонзила ему зубы в плечо. Бандит покачнулся, ударил ее о штабель и придавил спиной. Аза сорвалась вниз, вцепилась ему в руку, но он отбросил ее ударом ноги. Бандит тоже дрался за жизнь, и ему было не до шуток. Увернувшись от следующего удара, Аза снова схватила его за руку, вкладывая всю силу и злость в эту хватку. Рука повисла как плеть. — Убери собаку, — попросил бандит. С трудом оттащив Азу, Мария Михайловна отвела бандита в проходную, где был телефон. В проходной бандит рванулся, хотел удрать на улицу, но перепутал двери и вскочил в маленькую смежную комнату, где отдыхала охранница. Та спросонья схватила винтовку. Бандит завопил; он рванулся было к другой двери, но Аза не прозевала: она ухватила его чуть пониже спины, и бандит взвыл от боли. Мария Михайловна позвонила по телефону. Бандита отправили куда следует. Марию Михайловну премировали за отличную службу, отметили благодарностью в приказе. А вот у Азы после этой ночи заболел глаз. То ли она наткнулась на колючую проволоку, сражаясь с бандитом, то ли он ее стукнул, — глаз стал покрываться белой пленкой — бельмом. Вызвали ветеринара, та сказала, что лечение вряд ли поможет, что дело плохо, но выписала капли на всякий случай. Лечение и правда не помогло — бельмо закрыло глаз полностью. Ветеринар снова осмотрела Азу и на этот раз заявила, что зрение на один глаз потеряно, собака не может работать с полной отдачей и ее следует списать, усыпить. Она написала об этом акт. Пока Аза болела, ее не разрешали брать на работу, и она очень скучала, сидя одна в изоляторе. Она перестала есть и очень похудела. Мария Михайловна очень жалела Азу, но ничего не могла поделать. После написания акта Азу снова поставили в свой вольер, и никто больше не интересовался ею. Тут уж Мария Михайловна вступилась за ее жизнь. Она выпросила, чтобы собаку пока не усыпляли, и взялась за лечение сама. Теперь ей приходилось ездить в город каждый день, чтобы засыпать Азе в больной глаз лекарство вместе с сахарной пудрой и чтобы покормить ее. Удивительно, что эту очень болезненную процедуру Аза разрешала делать Марии Михайловне даже без намордника. Вожатые не раз говорили Марии Михайловне: — Сожрет она тебя, Марья, и потрохов не оставит. Но Мария Михайловна не слушала никого. Целый месяц она ездила лечить Азу, а результатов было не видно. Над ней подсмеивались, и все же она не теряла надежды. Еще недели через две белый налет на глазу стал как будто сходить, а погодя даже скептически настроенная ветеринар должна была признать, что Аза шла на поправку и что рановато было списывать такую замечательную собаку. Мария Михайловна была счастлива: снова они с Азой ходили в патруль, снова задерживали нарушителей. Аза произвела на свет шестерых щенят, одни из них серые, другие черные, в Индуса. Можно надеяться, что дети унаследуют замечательные рабочие качества своих родителей. Если вам случится побывать в том питомнике, взгляните на это «счастливое семейство».
| 
